Елена Хоринская - Южный Урал, № 6
Большой бассейн, но тоже чужой! И даже вода в нем чужая. Это не та тихая прозрачная вода речушки Каменки, где провел он свое раннее детство. Это и не та быстрая, холодная вода Невы, в которой Леня «по-собачьи» поплыл первый раз в жизни. Это и не та тепловатая, чуть-чуть пахнущая хлором вода ленинградского бассейна на Разночинной улице, где Леня первый раз встретился с Галузиным. Почему-то сразу чувствуется, что это — чужая вода, хотя она и зеленовата и разделена на дорожки, как вода всех бассейнов мира.
Леонид вдруг почувствовал на себе чей-то упорный, пристальный взгляд. Он поднял глаза и увидел в первом ряду высокого молодого человека в модном клетчатом пиджаке с торчащим из кармана малиновым платочком. Парень глядел на Леонида и нагло ухмылялся.
«Он! — сразу же отчетливо вспомнил Леонид. — Это он кинул палку!»
Мерзавец, так нагло рассевшийся в первом ряду, даже не счел нужным переодеться. Он самоуверенно и презрительно глядел на Кочетова и, чувствуя, что Леонид его узнал, вовсе не пытался скрыться.
Леонид взволнованно подозвал Ивана Сергеевича. Умышленно не скрываясь, он указал рукой на парня и объяснил, кто это.
— Наглец! — процедил Галузин. — Знает, что здесь ему все сойдет с рук!
Но все же Иван Сергеевич подозвал полисмена. Высокий плотный полисмен вежливо выслушал Галузина и так же любезно объяснил, что сам он задержать господина из первого ряда не имеет права, но если господин русский настаивает, он может позвать своего начальника, лейтенанта Рушица.
Лейтенант Рушиц оказался столь же любезным. Он немедленно явился. Рассказ Ивана Сергеевича, казалось, нисколько не удивил его, словно не был неожиданным для лейтенанта.
Лейтенант отвечал быстро и очень вежливо. О, он сам спортсмен и от всей души сочувствует русскому чемпиону, господину Котшетофу. О, он понимает, что это возмутительно! Но задержать господина в клетчатом пиджаке он, к величайшему сожалению, не имеет оснований.
— Ведь сам господин Котшетоф утверждает, что он был в саду один, значит, свидетелей нет. А арестовать кого-либо только лишь по подозрению одного человека… — согласитесь сами… — это невозможно, это антидемократично, это — покушение на свободу личности! Нидерланды — страна истинной свободы! — высокопарно, с чуть заметным ехидством заявил лейтенант Рушиц, и глаза его хитро улыбались.
— Свобода для фашистских хулиганов! — презрительно сказал Галузин и, не глядя на лейтенанта, ушел к своему креслу.
Лейтенант остался стоять, пожимая плечами. «Какой некультурный народ эти русские!» — как будто говорило его вежливое лицо.
Между тем время шло.
Прошло 10 минут, 15 минут. Судьи все еще не показывались.
Леонид сидел, опустив больную ногу в воду. Наконец, откуда-то появился Ванвейн и, расталкивая публику, прошел на свое место. Вскоре вышли и судьи.
Главный судья подошел к микрофону. Стало тихо.
— Судейская коллегия, — произнес главный судья, — просит пловца Котшетоффа, Союз Советских Социалистических Республик, еще раз, но уже медленно проплыть половину дистанции. Судейская коллегия должна убедиться, правилен ли его стиль плавания.
На миг показалось, что в бассейной вдруг обрушились трибуны: такой крик и свист поднялся на «галерке».
— Долой! — кричали болельщики.
— Позо-о-ор! — сложив руки рупором, кричал парень в черной шерстяной фуфайке, который недавно издали приветствовал Кочетова.
— Позор! Позор! — подхватили трибуны.
Леонид разозлился. Ах, так! Они хотят проверить чистоту его стиля? Куда же смотрели все сорок судей, когда он плыл? Такого еще никогда не бывало на соревнованиях. Ну, ладно, он им продемонстрирует свой стиль, стиль большевиков! Они не обрадуются!
Леонид встал на тумбочку и поднял руку. Шум сразу прекратился.
— Ванвейн! — вдруг раздался в полной тишине крик с «галерки».
— Ванвейн!
Чемпион Голландии, не понимая, в чем дело, встал и галантно поклонился.
— Хватит кланяться, Ванвейн! — крикнул молодой моряк. — На старт, Ванвейн! Защищай честь Голландии!
К этому крику присоединился и кое-кто из первых рядов, но, поняв свою оплошность, они быстро замолчали.
Ванвейн отрицательно покачал головой, он отказывался плыть, знаками показывая, что у него нет с собой спортивного костюма.
— Я одолжу тебе плавки, Ванвейн! — кричит моряк с «галерки». — Плыви, не трусь!
— На старт, Ванвейн! Стань рядом с «Северным медведем!» — громко требует зал.
Ванвейн весь красный вскакивает с места и чуть не бегом направляется к выходу. Под свист «галерки» он покидает бассейн.
Леонид Кочетов прыгает в воду. Он плывет медленно, и в ярких лучах прожекторов отчетливо видны его идеально правильные, точные движения. Зал восторженно ревет.
— Точная работа! Пловец-ювелир! — кричит парень в черной фуфайке.
— Король брасса! — кричит моряк.
— Король брасса! — восторженно подхватывает зал.
Леонид по лесенке вылезает из воды, но вдруг, к удивлению зрителей, подходит к стартеру и знаками просит его дать старт. Стартер вопросительно смотрит на главного судью. Тот безразлично пожимает плечами.
Стартер поднимает пистолет.
Выстрел!
Стремительно прыгает в воду Леонид. Щелкают секундомеры. Уже не обычная «спортивная» злость кипит в Кочетове. Он теперь злится по-настоящему. И снова бабочка порхает над водой. Она летит еще стремительней, чем прежде. Щелкают секундомеры на финише. Кочетов прошел стометровку, показав отличный результат. Он плыл еще быстрее, чем первый раз. Конечно, этот результат ему не зачтут, но пусть все знают, как плавают советские пловцы!
Зал восторженно грохочет. Судьи опять удаляются. На этот раз они возвращаются очень быстро.
— Стиль правильный! — недовольно говорит первый судья. Он хочет еще что-то прибавить, но гром аплодисментов не дает ему продолжать.
— Стиль правильный! — вынужденно выдавливает из себя второй судья.
— Стиль правильный! — пожимая плечами, повторяют один за другим все сорок судей.
Главный судья дает сигнал, и невидимый оркестр начинает играть гимн в честь победителя. Родные, торжественные, мощные звуки «Интернационала» разносятся по всему бассейну.
Люди на «галерке» встают. Радостно слушают звуки «Интернационала» голландцы-портовики в измазанных машинным маслом блузах, рыбаки в синих комбинезонах, моряки, солдаты, рабочие, спортсмены в ярких свитерах.
Нехотя встают и господа, сидящие в первых рядах.
На «мачту победителей» медленно поднимается алое полотнище. Оно достигает вершины мачты, и вот уже над изумрудной водой бассейна, развернувшись, гордо трепещет флаг Страны Советов. А внизу, у подножья мачты, лежит скомканный звездный американский флаг и еще четыре флага других стран.
Н. Рахвалов
В РОДНОМ ГОРОДЕ
Алексей Егорович помог старушке разместить вещи, снял с себя пальто, вздохнул с чувством глубокого удовлетворения и сказал, приветливо улыбаясь:
— Ну, давайте знакомиться… Алексей Егорович.
— А меня Пелагеей Афанасьевной зовут. Намучились поди с моим багажом-то… Спасибо вам большое, что помогли. Разве я одна справилась бы… Носильщику, ему что — сунул тебя в вагон и будь здоров! А ты тут, как хочешь…
— Ну, что вы… Пустяки, какая тут помощь. Пелагея Афанасьевна… Далеко едете?
— В Тригорск.
— Вот как! Значит, попутчики до самого конца!
— Вишь, славно как. В командировку или по собственным надобностям?
— По собственным… В отпуск еду.
— Что же, там родные есть?
— В том-то и дело, что нет, никого не осталось… Есть, правда, двоюродная сестра недалеко от города, на руднике, вот хочу к ней наведаться.
— А вы чей будете?
— Головин, Егора Петровича сын.
— Это что на Крепостной жили?..
— Вот-вот, против Шестаковской площади домишко.
— Мать-то Аннушкой звали?
— Да, Анна Тимофеевна.
— Аннушка… Знавала… Как не знавать… О-ой, мастерица она была готовить… Приходящей поварухой прозывалась, по купцам хаживала — к праздникам, бывало, или на свадьбу.
— Вот-вот… Видите, земляки оказались…
— Умерла она?
— Умерла в двадцать восьмом году…
— Сами-то давно, видно, не бывали в Тригорске?
— Как уехал в шестнадцатом году, так и не бывал. Братья и сестры тоже разъехались кто куда по белу свету…
— Нехорошо это — родные-то места забывать. Нет, мои навещают меня, нечего бога гневить. Каждый год кто-нибудь приедет. А то и все вместе съедутся, как в сорок шестом было. Вот уж радости-то у матери! Старший-то Василий, который в Москве, еще и внуков привез… Вот и сейчас от него еду. Хотела у младшего в Куйбышеве остановиться, да сноха-вдовушка заторопила, из Тригорска телеграмму отбила: приезжайте, дескать, маменька, соскучилась… Средний-то Николай погиб в Отечественную войну, под Москвой-матушкой пал, ну, я со сношенькой-вдовушкой-то и живу теперь… Еще дочка есть в Ленинграде, та за военным, все к себе зовет тоже. А я ей отписываю: никуда мол дочка, из Тригорска не поеду, здесь и помирать буду…
